Читать интересную книгу Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

Вот тут-то и выяснилось, насколько оправданным был маневр Василия.

Оказавшись в этот критический момент в непосредственной близости от Серой куртки, Наводничий резко, подобно балерине Большого театра, крутнулся на месте по часовой стрелке, при этом он выкинул правую ногу вверх и пяткой врезал в грудь падающему самоубийце.

Черная куртка улетел обратно на платформу за мгновение до столкновения с поездом.

Василий тоже остался на платформе, он едва успел отскочить от края и избежать удара зеркалом заднего вида, которое торчало сбоку от кабины машиниста.

Состав прекратил торможение и пошел по инерции дальше, а Серая куртка как рухнул задом на мраморный пол, так и сидел с ошеломленным видом, пока поезд потихоньку следовал вдоль платформы.

– Ну ты молодца, – сказал Осташов, подскочив к Василию. – Ты спас ему жизнь.

Но разгоряченный Наводничий, похоже, ничего не слышал.

– Под следующий поезд кидайся, дебил, – сказал он Серой куртке, – мы опаздываем.

Стоявшие неподалеку люди глазели на неудачливого самоубийцу, но двери вагонов открылись, и все тут же забыли о нем. Выходившие из поезда пассажиры бросали короткие недоумевающие взгляды на паренька, сидящего посреди платформы, и устремлялись дальше.

Владимир и Василий зашли в вагон. Из динамиков послышалось традиционное «Осторожно, двери закрываются…» – и через стекло уже закрывшихся дверей друзья увидели, как к парню подошла дежурная по станции в красной шапочке.

Поезд тронулся.

– Ур-маваш – моя коронка, – гордо заявил Василий.

– Его мамаша? – не понял Владимир и всмотрелся в дежурную.

– Да при чем здесь мамаша? Я – про удар пяткой. В каратэ это называется «ура-маваши». Я занимался немного, пару-тройку лет. Пяткой по корпусу с разворота – был мой любимый прием.

– Ну да, ты у нас и в каратэ профессионал, – Осташов с удивлением услышал нотки раздражения в своем голосе. Похоже, рассуждения Василия в кафе «Комсомолки» о маргинальных любителях, каковыми, на его взгляд, являются два его друга, все-таки задели Владимира.

– Нет, в каратэ я вряд ли профессионал. Но я профессионально применил этот прием – я всегда делаю то, что у меня лучше всего получается. Вернее, так: если я что-то делаю, то это всегда профессионально.

– Да уж конечно. С этой своей «ура-мамашей» ты чуть сам не усвистал под поезд. С таким же успехом ты мог бы просто цапнуть его за куртку и оттащить назад, а не выпендриваться. Тоже мне – Брюс Ли.

– У этого козла куртка…

– Чак Норрис.

– У него куртка…

– Джеки Чан.

Василий зажал Владимиру рот рукой.

– У него куртка была из плащевого материала. Он мог бы выскользнуть из моих рук.

Наводничий освободил рот Осташова и выждал паузу, как бы великодушно предоставляя товарищу возможность парировать, однако при этом всем своим видом показывая, что уверен: все козыри сейчас – только у него. Профессиональные козыри в профессиональных руках.

– На словах можно доказать что угодно, – убежденно сказал Осташов, но Василий лишь с усмешкой понимающе закивал – мол, жалкая попытка, дружище, хотя, конечно, я бы на твоем месте тоже не сдавался.

Наводничий помолчал, а затем сказал тоном, каким ставят точку в споре:

– Я все сделал правильно, профессионально.

Глава 29. В чем твоя загвоздка, дружбан?

«Галерея F» – вывеска на стене двухэтажного синего особнячка была весьма скромных размеров.

– Значит, любимая дочь автомедиамагната Настя Лисогорская объявила себя художницей, – сказал Наводничий на подходе к выставке. – Хэх, инсталляция! Слушай, Вованище, я вот сам в принципе догадываюсь, что такое инсталляция, но… ты мне можешь объяснить четко и по-простому: что это значит?

– Объяснить профессионально?

– Ну ладно тебе! Чего ты снова?

Владимир молчал.

– Ну хорошо, – сказал Василий, – я признаю, что не только я, но и ты – тоже профессионал. Только неизвестно в чем, ха-ха, доволен? Ну хватит уже, достал. Чего ты дуешься, как баба?

– Да я не дуюсь, сам ты достал. Я думаю, как это тебе получше объяснить… насчет инсталляции… В общем, грубо говоря, так: когда драный абажур валяется на помойке – это просто драный абажур, а когда он помещен на выставке – это уже инсталляция.

– Я примерно так и думал.

– Но это не все. Чтобы абажур стал инсталляцией, в нем должна быть какая-то концепция. Он должен выражать какую-то мысль, какие-то чувства – это на самом деле главное.

– Да-да, понятно. Когда элементарно не умеешь рисовать или, там, лепить нормальные скульптуры, тогда тащишь с помойки абажур – и все, ты уже художник. Я эту голубу Настю насквозь вижу, с жиру сучка бесится. Что-то у входа никто не толчется. Презентация отменилась, что ли?

Друзья зашли внутрь. В небольшом коридорчике тоже никого не оказалось, и они прошли в зал.

Размеры помещения вполне соответствовали скромной вывеске на стене дома – галерею нельзя было причислить к слишком просторным. Но не это сейчас занимало Василия и Владимира. Они застыли на пороге и с удивлением переглянулись: зал оказался пуст. В нем не было ни людей, ни вообще ничего – абсолютная пустота. Отсутствие чего и кого бы то ни было подчеркивалось и белизной зала. Глаза слепли, как на горном курорте: пол был светел сам по себе, а стены, окна и высокий потолок были сплошь задрапированы белоснежным шелком.

Наводничий, медленно ступая по паркету, вышел на середину зала.

– И чего? – спросил он, оглянувшись на друга.

– А мне нравится. Оригинально.

– Что тут может нравиться? Здесь же ничего нет.

– Я думаю, это и есть инсталляция, – Осташов, оглядываясь по сторонам, неспешно направился к Василию.

– Я – в шоке, как говорит наш знакомый Баринов. Это же полная лабуда, – Наводничий еще раз огляделся. – Или что?

– Вот именно. Значит, инсталляция удалась, раз она вызывает у тебя такие бурные эмоции. Теперь просекаешь, в чем разница между абажуром на помойке и на выставке?

– Ой, Вованище, ну только не надо из меня лоха делать. Знаем. Черный квадрат, синяя собака… Это все, конечно, понятно. Но… А где вообще люди? Что здесь на камеру снимать?

Василий требовательно смотрел на Владимира, словно тот обязан был знать, где люди и что снимать.

И тут Осташов внезапно увидел, как за спиной друга, в противоположном от входа углу зала, белый шелк на стене вдруг откинулся, будто полог палатки, и из проема вынырнула девушка.

Наводничий обернулся на шелест и тоже уставился на нее.

Среднего роста, стройная, в черном вечернем платье (впрочем, довольно скромного покроя), шатенка, волосы собраны на затылке.

Девушка без особого интереса глянула на друзей и, отвернувшись, принялась неспешно расправлять складки шелкового полога.

– Здравствуйте, – Василий оправился от удивления раньше Владимира. – А вы не скажете, это и есть выставка Анастасии Лисогорской?

– Да, ее, – просто ответила девушка, не оборачиваясь. – А вы кто?

– Ну… я ее друг, – ответил Наводничий. – А вы тут в галерее работаете, куратор, или как-то так, да?

Девушка закончила разглаживать складки, развернулась и, словно и не слышала вопроса, посмотрела на Василия взглядом, в котором читалось: «Хотите о чем-то спросить?»

– Ну да, сам вижу, что работаете, – сказал он. – А не подскажете, мы уже опоздали на открытие экспозиции, или все еще впереди? Народу почему-то – вообще никого.

– Рано пока. Открытие – только через час. Но раз вы уже тут, можете посмотреть.

– Спасибо, мы уже вот посмотрели, – ответил Наводничий, сделав круговое движение рукой. – Очень содержательно.

– Это не все, – сказала девушка в черном платье. – Там продолжение.

Она указала на атласный полог, который так старательно оправляла, а сама направилась к выходу из зала.

– Ой, девушка, подождите, – сказал Василий и сделал к ней шаг. – Понимаете, я – журналист. – И добавил со значительностью: – Из «Комсомолки».

На девушку это известие никакого впечатления не произвело.

– А вы? – неожиданно спросила она у Осташова. – Тоже журналист?

– Я… эм-м… – Владимир лихорадочно перебрал в голове, кем бы назваться. Журналистом он себя, несмотря на триумф заметки о кремлевских ястребах, не ощущал. Представиться риэлтером? В данной ситуации это прозвучало бы неорганично. Что остается? Отрекомендоваться грузчиком с мясокомбината? Ха и еще раз ха, смешно.

– Я… я – просто, гм, художник.

Девушка посмотрела в сторону, как бы задумавшись о чем-то. У нее вообще был вид человека, который постоянно думает о чем-то своем.

– Девушка, я вас прошу, – напористо сказал Наводничий, – пройдемте туда вместе с нами – покажете нам, что к чему, объясните. Все равно же пока никого тут нет.

– Проводить я вас могу, – помедлив, ответила девушка, – а объяснять, мне кажется, ничего не стоит.